Музыка, расширяющая время

– После окончания консерватории я уехал в Москву и с головой ушел в музыкальные эксперименты. Играл джаз и этноджаз. Направление, как таковое, было для меня неважно, главное – спонтанное самовыражение, живой дух. Но потом я понял, что человек за свою жизнь не может создать океан. А традиция – это океан, и если ты хочешь научиться большему, чем спонтанному самовыражению, то надо изучать традицию. В Культурном Центре имени Дж. Неру при посольстве Индии я встретил Анила Дикшита – преподавателя и музыканта, играющего на классических индийских барабанах табла. Это сложнейший инструмент, в семье Анила на нем играли целые поколения, сам он учился у своего отца с раннего детства. Табла состоит из двух барабанов, и возможностей у них больше, чем у целой ударной установки. Я начал учиться у мастера и даже получил грант индийского посольства, что само по себе редкость для иностранца. Но выбрал я не табла, а бансури – особую флейту, которую называют духовой скрипкой, хотя эта простая на вид флейта значительно сложнее скрипки. Для изучения бансури я в 2001 году в возрасте тридцати лет отправился в Индию, в музыкальный университет. Еще брал индивидуальные уроки у учителя Харшвардхана.

– Охотно ли в Индии учат европейцев?

– На европейцах охотно зарабатывают деньги, а вот серьезные вещи им неохотно передают. Не верят, что иностранцы способны их оценить, да к тому же европейцы часто бегают от учителя к учителю, они не могут понять, что для индийца настоящая музыка, не Болливуд какой-нибудь, это сакральное знание. Я не менял учителей, твердо придерживался традиции североиндийской классической музыки, которая называется шастрия сангит. Кстати, в Москве мне подарили бансури, на котором в свое время играл Харшвардхан, так что это был своего рода знак. Постепенно, видя мое старание, учитель даже отменил финансовые условия и начал заниматься со мной на некоммерческой основе. Это было очень кстати, но в принципе материальные вещи меня не особенно сковывали. Когда у меня кончались деньги, заработки как-то сами подворачивались.

– Индия у нас воспринимается как страна чудес. Я читала воспоминания гуру Шри Ауробиндо, как его родного брата, умиравшего от холеры, вылечил бродячий отшельник. Он случайно зашел в дом, увидел умирающего, попросил стакан самой обычной воды, в воздухе нарисовал над ним букву санскритского алфавита и дал выпить больному. В тот же вечер брат Шри Ауробиндо выздоровел. А будущего гуру этот случай вернул к исконной вере, хотя в юности он был настоящим британским радикалом, считал отшельников грязными бродягами и мечтал искоренить в Индии средневековую дикость.

– Я видел в Индии таких учителей, которые реально меняют твое сознание, просто находясь рядом. Возможности таких людей далеко превосходят рамки обычных, но это, конечно, не повсеместное явление. Я и сам знакомился с разными способами работы с сознанием, но не ради такого рода достижений, а для того, чтобы установить контакт с самим собой и стать лучшим каналом передачи музыки.

– Чувство, что дух стоит выше материи, что сам ты являешься сосудом, который должен стать достойным вместилищем каких-то духовных сокровищ, – это в Индии очень развито?

– Дело в том, что в нашей стране, например, у человека долгое время не было ситуации, когда можно жить спокойно, иметь жилье, где тебя никто не тронет и где ты можешь заниматься саморазвитием. У нас долгое время не было условий, чтобы такие идеи могли развиваться. А в Индии это было всегда, человек имел право развиваться в своем пространстве и никто не лишал его этого права. Даже когда пришли мусульмане и начались трения, в Индии сумели как-то сбалансировать эти конфликты. Постепенно все поняли, что надо мирно договариваться. А у нас в России все получается через тотальное разрушение. Это путь нашей страны. К примеру, я как музыкант могу заниматься григорианским хоралом, потому что эта традиция существует, а знаменским распевом не могу, потому что он уничтожен. При Иване Грозном музыкантов уничтожали физически, их инструменты сжигали, и вот результат – очень древняя православная традиция в значительной степени утрачена.

– Насколько я знаю, по ведическим верованиям мир произошел от соединения двух творящих сил – Шивы и Шакти. От звука, с которым они соединились, и пошли все видимые и невидимые формы мира, в том числе материальные. От этого к звуку, к музыке такое отношение? Исполняя раги, вы действительно творите целые миры?

– Я бы сказал, музыка, скорее, устанавливает контакт с мирами. Раньше человек был укоренен в физической реальности, а, слушая или играя музыку, он понимает, что существует множество миров, и эти миры едины, каждый – это продолжение другого. От этого меняется образ жизни, от агрессии и экспансии переходишь к нравственным основам, которые идут изнутри, а не навязываются. Душа начинает играть, дух, который есть тонкое движение. Говорил же Ауробиндо, что материя это заснувшая энергия, это единство и начинаешь понимать.

– Правда ли, что существуют свои раги для каждого времени суток, каждого времени года?

– Да, это так. Есть вечерние раги, дневные, утренние, весенние, осенние, есть раги, которые играют во время дождя. Пространство всякий раз звучит по-разному, мастера веками его слушали, медитировали, пытались привнести свои открытия в музыку. То есть, основа – это наблюдение за пространством. Но раги – это не только музыка, с точки зрения искусства это своего рода наука, в которой много математики. Эта музыка создана в соответствии с космическими циклами, и чем тоньше их чувствует твое внутреннее существо, тем ближе к космическим циклам твоя душа.

– Для человека постороннего такая музыка – нечитаемый шифр. Как вы сами научились его понимать?

– Да, это искусство элитарное, такую музыку не прочитаешь легко, как открытую книгу, в отличие от европейских произведений. Но она действует всегда. Для меня сложным было перейти на ту скорость, в которой работает рага. Первое время учитель работал над тем, чтобы расслабить меня, чтобы я не относится к своей задаче как спортсмен, который хочет мгновенно что-то урвать, поставить рекорд. Тут все не так, тут не ставится задача обогнать Америку. Мы живем в очень интенсивном пространстве, очень жестком. Мы быстро изнашиваемся, потому что время в нашем пространстве высокоскоростное. А в пространстве раги совсем другие скорости, эта музыка работает на расслабление и на расширение времени.

– Почему в творчестве Anadi Nad возникла суфийская тема?

– Потому что Дели – это город, где покоится прах суфиев Амира Хосрова Дехлеви и хазрата Иннаят Хана, который был учителем нашего русского композитора Скрябина. Их мазары, т.е. гробницы, к которым стекаются тысячи людей, реально воздействуют на пространство. Звучание этого пространства нас и вдохновило. Каждая религия несет в мир свои уникальные духовные аспекты, потому и существует. Голос каждой религии я слышу как музыку, которая говорит, что мир и дух едины, что их нужно воспринимать как целое. Но не в смысле превращать все в один большой Макдональдс, а в смысле идти максимально далеко в своем развитии и оттуда смотреть на традиции. В Индии всегда была высокая веротерпимость, не как на Руси, где если приняли христианство, то сразу бросились искоренять язычество. Но ведь каждая вера – это уникальный аспект, уникальная духовная технология, и в Индии это развитие не прерывалось. А у нас каждый цикл развития отрицает предыдущий. Почему-то в России иначе не бывает.

– Понимают ли у нас вашу музыку или вы играете для узкого круга? Я вижу сейчас, что множество молодых людей обращаются к духовным поискам, причем часто ищут не в русле канонической религии, а идут к вещам более древним и глубоким.

– Судя по тому, что у нас очень напряженный гастрольный график, мы России интересны. На наши концерты приходит молодежь, и это внушает надежду, что будущее есть, хотя я и не знаю, какое. Россия – это пространство, которому всегда было свойственно искать поддержку у высших сил. Но если на Западе, например, человеку давали возможность купить землю и жить свободно, то у нас всегда старались человеку свободы не давать. У нас такой парадокс: очень мощный дух, но при этом всегда какие-то внешние оковы. Поэтому, на мой взгляд, и развитие страны идет по непредсказуемой траектории.